Коло Жизни. Бесперечь. Том 2 - Страница 34

– Надеюсь это не пороки людские, оные нежить высасывает из заплутавших душ? – вопросом отозвалась девушка, и с тем прикрыла себе рот ладошкой.

– Тебе дурно? – взволнованно спросил Перший.

И немедля на юницу воззрился сидящий справа от него Асил, с той же поспешностью согнавший с лица улыбку.

– Нет, все хорошо, – глубоко вздохнув, ответила Еси, убирая от лица руку и продолжая свое прерванное движение. – Просто слегка мутит, не надо было все же есть… не зря я не хотела.

Старший Димург нежданно плотно прикрыл очи, словно отключаясь от происходящего на малость. Он почасту так делал, отдавая, таким побытом, поручения своим приспешникам.

– Так все же чем питается нежить? – несмотря на слабость поспрашала Есислава, оно как любознательность, была основой ее не только божественного, но и человеческого естества.

– Ну, по поводу вообще нежити сложно сказать, – отозвался миг спустя Перший и медлительно отворил очи. – Понеже Ночницы, это только некие представители нежити, но в частности, быть может, дарицы и не далеки от истины… И нежить в самом деле кормится за счет действ, поступков, чувств человечества. Хотя пороки, недостатки, изъяны, характерные черты, особенности к которым люди относятся с предубеждением аль явным осуждением сложно назвать явственным, осязаемым… Это допрежь того должно сформироваться в вещественное, ощутимое, которое можно сглотнуть, втянуть, всосать… Посему сами пороки нельзя назвать едой, лишь неопределенной субстанцией.

– Фу, как неприятно, что дарицы не далеки от истины, – молвила Еси, лишь на чуть-чуть сдерживая свой шаг обок кресла Димурга, словно желая, чтобы Бог ее удержал. – Мне бы больше понравилось, если б нежить поедала мошек, а не субстанцию пороков. Мне вообще противно, когда дарицы явственно разделяют мир на добро и зло, свет и тьму, точно сумеют выспаться, если не будет ночи… Ведь в существование человечества и вообще бытия не может быть такого резкого разделения. Я уверена верования дарицев какие-то не полные… придавленные или вообще переписанные чьей-то не умелой рукой.

Девушка между тем сошла с места, так как старший Димург хоть и желал приголубить ее, в этот раз не решился, чтобы не вспугнуть начавшееся общение. Она неспешно обошла по кругу стоящие кресла, и, дойдя до люкарни, сызнова остановилась напротив нее, воззрившись сквозь стекло.

– Замечательное предположение, – отозвался, очевидно, довольный словами юницы, Перший. – Это желание переписывать божественные законы всегда появляется в людях, иноредь в начале существования человечества, инолды многажды позже. Тут как кому повезет… Заведомо человек создан нарочно таким, таким самовольщиком… ослушником… И сие отрадно и единожды огорчительно… Как сказал как-то мне Воитель: «Вельми я благоволю, в отличие от иных Богов, к людскому племени, потому как непременно оно меня порадует своей непосредственностью… И как в самом начале пути даруя незабываемых личностей, так и в самом конечном этапе поразив своей ни с чем несравнимой извращенность…» Весьма веская молвь… как думаешь малецык? – обратился с вопросом Димург к задумчивому Асилу, стараясь снять объявшую его кручину.

– Не знаю Отец… веская нет ли.., – немедля откликнулся старший Атеф, одновременно с тем огладив перстами покатый подбородок и узкие, кремовые уста. – Но я не сторонник всяких там ослушников. Может потому, стараюсь среди людских отпрысков распространять верования, где нет второй, противной сущности и Бог един в своем множестве, созидая как правое, так и левое.

Есислава дотоль недвижно замершая подле люкарни, и вроде отвлекшаяся от толкования Богов на круживший за стеклом огромный желтовато-салатный квадрат, растянувший свои углы и точно выпустивший зубчатые лучи, резко дернула головой, обретая себя. Она также шибутно развернулась в сторону сидящего несколько диагонально ей старшего Атефа и зримо побледнев, дрогнувшим голосом сказала:

– Это, Бог Асил ты говоришь про того Великого Единственного Духа в которого верят мананы? – теперь не только голос Есиньки надрывно сорвался, но и вся она тягостно сотряслась. – Они эти мананы… такие холодные, как и их несуществующий дух… Холодные, грубые, дубовые… Вроде умеют любить, рожать детей, и вместе с этим нет в них тепла, мягкости, чувственности. Словно они и не люди, а колючки.

Юница, рывком смолкнув, спешно заткнула себе рот ладонью и бегом направилась в уборную, услышав позади себя встревожено-властный голос Першего:

– Малецык, милый мой, сходи, скажи Лядам, чтобы снизили обороты, верно, они делают вид, что не слышат моих указаний. И вели Ночницам принести нашей девочке, что-либо от тошноты.

Глава тринадцатая

Когда Еси вышла из уборной, ее слегка покачивало, и как бывало не раз после рвоты, стала болеть голова. Боль возникала в слепом левом глазу и постепенно перемещалась в район виска, чтобы потом и уже почти мгновенно окутать голову, обдав жаром весь мозг. В комнате, кроме стоящего в нескольких шагах от двери Першего, находилась нежить, которая принесла на серебряном, овальном блюде хрустальный кубок с высокими стенками, где зримо колыхалась густо-зеленая жидкость.

– Надобно прилечь, – мягко, однако, достаточно настойчиво молвил Бог.

Он всегда говорил властно и одновременно ласково, не только с юницей, но и с братом, нежитью. И в повелениях его звучала полюбовная мощь, которой невозможно было не подчинится… пред которой неможно было не склонится. Димург торопливо шагнул вперед, и придержал покачивающуюся девушку за плечо, тревожно ее оглядев с головы до ног.